В случае с Делёзом мы имеем не столько книгу о кино, сколько книгу о процессе становления сознающего субъекта субъектом восприятия. Такой субъект восприятия ориентирован уже не на привилегированные образы, а на образы- движения и на образы время, в которых хайдеггеровское «несобственное бытие» неожиданно обретает материальность. То есть мир, где «я» всегда уже включено в порядок повседневности, замкнуто в штампах и клише, где все его действия неактуальны, поскольку это не его действия, а уже кем-то когда-то совершенные и повторяемые им в качестве естественных, тех, из которых и формируется время, то есть «реальность» и ее знаки. Однако устрашающие коннотации таких слов как «ложь», «фальшь», «штамп», «клише», которые необходимо учитывать, если мы имеем дело с философией Хайдеггера (несмотря на весь потенциал их переосмысления, заложенный в этой философии), а также с теоретиками и практиками кинематографа (за исключением очень немногих, таких, как Гриффит, Годар, Эсташ), — все эти характеристики у Делёза обретают неожиданно позитивное звучание. Но не потому, что «ложь» стала вдруг хороша, а «штамп» интересней «инновации», а потому, что благодаря вскрытию логики образа, диктуемой кинематографом, эти оппозиции перестали быть значимыми. Находясь в рамках разбора фильмов, они еще работают в качестве некоторых инструментальных категорий, но это только в том случае, если мы имеем дело с кино. «Кино» Делёза все-таки не о кино, а о нашем восприятии (непсихологическом, неиндивидуализированном), которое обнаруживает себя не в нас, в образах кино, о том, что он называет планом имманентности и что имеет отношение к мысли. Мысль эта произведена образами внешнего, несобственного бытия, бытия-с-другими. Это — попытка пробиться к мысли снаружи, показать, что такое «мысль извне», мысль как постоянное «метаотношение», как попытка выйти за пределы самой себя — в чистое восприятие.