Что имеет в виду Делёз, когда говорит о плане имманентности кино, или о кинематографе-в-себе, называя этот объект странным словом «метакино»? Как мы можем понимать приставку «мета» в данном случае? Очевидно, что кино у Делёза не становится метапозицией по отношению к языку. Интерпретация образа-движения именно как образа, исчерпывающего возможности языка повествования, а образа-времени как исчерпывающего возможности образа- движения, является не ложной, а частной. Это не вопрос о мета-уровнях рассмотрения кино, его истории и развития. «Мета» — всего лишь «после», но не дальше, не глубже, не значимей. Возможность говорить о языке, создавать теории языка определялась определенным порядком времени, где «после» имело привилегию места в настоящем (то есть привилегию актуальности), когда прошлое оказывалось объективированным. Говорить так о кино невозможно, ибо оно изменяет порядок времени. Метакино идет после кино не хронологически. «После» означает, что кино уже есть не только в качестве фильмов, снятых в определенные годы, но прежде всего как реализованная виртуальность. «После» значит здесь такое соприсутствие кино и нашей мысли в настоящем, когда мы уже не в состоянии отделить кино от мысли о кино, кино от самой мысли.

Итак «метакино» это такое «после», где преодолена хронологическая составляющая времени, но где есть обретение времени заново. Можно сказать, что здесь мы имеем дело с ситуацией вынесения времени вовне, то есть в пространство, где нет никакого настоящего (и как времени «здесь и сейчас», и как соответствия некоторой реальности восприятия), а если и есть, то оно лишено какого бы то ни было приоритета. Кинематографическое «после» как шаг мысли вовне отвечает на вопрос, что такое время после (за пределами) времени (не похоже ли это на прустовское «невспоминаемое в воспоминании»?). И в этом обретенном времени, а точнее — в образе-времени, теория уже не может быть теорией чего- то. «Теория кино» Делёза является своеобразным продолжением кино, хотя она имеет отношение не к фильмам, а к тем перцептам и концептам, которые они породили. Но таково уж изменение характера взаимоотношений между образами и знаками, что теория как «второе» кино оказывается принадлежащим той же сфере виртуальной образности, что и кино как «вторая» реальность. «После», таким образом, это еще и повторение, при котором исчезают повторяющие друг друга объекты, но сохраняется движение повторения, процесс становления кинематографа кинематографом, в результате которого мы теряем из виду вопрос «что такое кино?» и обретаем логику изменчивости, такое движении образа, которое ускользает от останавливающей образ рефлексии. А это значит, что кино (и именно тогда оно метакино) позволяет нам заново ставить вопрос, который Делёзом формулируется вполне традиционно: «что такое философия?» Или: что такое наше мышление после того, как кино открыло нам заново сферу виртуального?