— Считаешь ли  ты, что  тот  опыт, который  получил название неореализма, сохраняет до сих пор свое значение? А если это так, то ты находишь его важным только как «опыт» или как «поэтику»?

— Неореализм до сегодняшнего дня не утратил своего значения   ни   как   опыт, ни   как   поэтика. Необходимо встать на те же позиции, на которых мы стояли тогда, но в отношении, повторяю, событий и проблем, актуальных сегодня. Да, мы вновь возвращаемся к одному и тому же: говорим о проблемах. Это может показаться банальным, но это совсем не так, ибо необходимость говорить о проблемах до сих пор многих пугает. Во всяком случае, проблемность — это   единственное, что   придает   жизненную силу неореализму.

— Одним   словом, ты   хотел   бы, чтобы   неореализм приспособился   к   новым   условиям, стал   более   диалектичным?

— Я  говорю  скорее  о  реализме, чем  о  неореализме. Мы   должны   занять  определенную   моральную   позицию перед лицом событий, перед жизнью: короче говоря, такую позицию, которая позволяла бы нам взглянуть ясным и критическим  взглядом  на   общество, увидеть  его  таким, каково оно сегодня, и рассказать о событиях, в нем происходящих. Неореализм — термин, придуманный в те времена, когда мы рвали с прежним кино — а ты знаешь, что оно  собой  представляло, — и  стремились  к обновлению. Но  мы  развивали   темы, которые  считали   необходимым развивать, под таким углом зрения, который  неизменно был характерен для художника-реалиста.

— Значит, ты полагаешь, что «неореализм», или «послевоенный  итальянский реализм», родился  в  результате полемики?

— Несомненно, наш реализм явился прежде всего ре акцией на натурализм, на веризм, которые шли к нам из Франции и которые мы отчасти восприняли. Когда же мы
приобрели  человеческий и  социальный  опыт, такой, как война, Сопротивление, то, с одной стороны, избавились от этой шелухи, а с другой — почти невольно стали смотреть
на факты с тех моральных позиций, о которых я уже говорил, — это позволило нам запечатлевать факты с абсолютной   правдивостью. А   правда — это   нечто   совершенно
другое, чем веризм.