Москва, октября 10 дня 1918 года».

Обстановка была столь же напряженной, как и сроки. Можно было опасаться саботажа во время съемок, порчи пленки в кинолаборатории, поджогов. Фильм пришлось снимать в павильоне бывшего Скобелевского комитета, где давно уже не работали, и поэтому его следовало в кратчайший срок привести в сносное состояние.

Настроение в коллективе было весьма настороженным. Нечего скрывать — далеко не всем работникам кино того периода было по душе снимать ленту, посвященную революционным событиям. А наша картина как раз и должна была рассказать (по замыслу сценариста В. Добровольского-Феодоровича, сотрудника большевистской «Правды») о первых днях Советской власти в деревне. Ее главный герой — солдат, возвращавшийся с фронтов империалистической войны,— вместе с односельчанами отбирал землю у помещиков, помогал им налаживать новую жизнь, знакомил их с правдой о революции.

В Петровском парке, там, где сейчас находится стадион «Динамо», за деревянным забором стояло угрюмое, давно не топленое ателье, принадлежавшее Московскому кинематографическому комитету. Оно представляло собой одноэтажное квадратное здание площадью около пятисот квадратных метров со стеклянной крышей и боковыми остекленными стенами (обилие стекла должно было компенсировать нехватку электроэнергии). Во дворе были размещены склады и подсобные цехи. Дуговые лампы, применявшиеся при съемке (так называемые юпитеры), издавали оглушительный шум и часто «моргали», осложняя и без того сложную работу. Впрочем, и такие юпитеры были на вес золота. Ателье не имело своей съемочной техники. Операторы снимали собственными аппаратами иностранных марок.

Когда я приехал знакомиться с руководителями ателье, меня встретили очень тепло.

Запомнился кабинет директора, обставленный мебелью черного дерева, в готическом стиле, с очень высокими креслами и большим письменным столом. За столом сидел человек в штатском костюме, но в наброшенной на плечи солдатской шинели, как-то удивительно по-домашнему куривший замысловатую по форме трубку. Серьезное и усталое лицо его чем-то напоминало мне лицо музыканта. Это был Борис Александрович Михин, известный до революции художник и режиссер, один из авторов фундусной системы постройки декораций, а позднее крупный организатор советского кинопроизводства. Он сразу пошел ко мне навстречу, и готическая мебель как-то незаметно оказалась не такой громоздкой.