После утверждения сценария Аркадии Петрович принимал самое активное участие в разработке режиссерского сценария. Он увлекался моими зарисовками, порою брал их к себе домой и приходил с той или иной мыслью о характере будущего фильма. Я не помню случая, чтобы он не смотрел актерских проб, припоминая при этом образный строй каждого из 258 кадров-рисунков, увиденных ранее.

К началу съемок Гайдар имел полное представление о режиссерской интерпретации сценария, о стилевом решении фильма, о характере мизансцен и даже о точках съемок.

Замысел был такой: мы стремились дать детям ясный, четкий, легко воспринимаемый фильм. Мы стремились освободить каждый кадр от излишних атрибутов, добиться прозрачной фотографии, избегая эффектов ради эффектов, ради внешней красивости,— подобную фальшь дети чувствуют очень остро и тонко.

Отсняв натуру на Волге, приступили к отбору материала. Аркадий Петрович сразу же включился в съемочную группу как друг, как равный среди равных. Кстати, это помогло сплотить исключительно дружный коллектив. Ребята его прямо-таки боготворили и бывали безумно рады, когда во время павильонных съемок рядом с ними был Гайдар. Если молодому «актеру» не удавался диалог, то Гайдар стремился подправить его на ходу. Если же изменения не считал возможными, то произносил диалог с партнером сам. Дальше ребята говорили по-гайдаровски, уловив и его интонации и предложенную им смысловую акцентировку.

В предсъемочный период и во время съемок мы размножили режиссерский сценарий и провели ряд читок-обсуждений среди детворы. Думается, что это было правильно, ибо помогло нам почувствовать каждый эпизод и выверить его на будущих зрителях. Вспоминается, например, стенографически зафиксированное обсуждение в Центральном Доме пионеров 27 сентября 1940 года. Аудитория была до отказа забита членами разных литературных кружков, споривших задорно, шумно, страстно. Аркадий Петрович сидел за столом и внимательно, с каким-то «уважительным» (как он сам потом говорил) интересом всматривался в лица ребят. Перед ним был чистый лист бумаги, на котором он единым росчерком прорисовывал пятиконечные звездочки с лучами. Ритмика этих звездочек говорила что- то очень важное и сокровенное только ему одному.